Динамик ожил девичьим голосом, судя по всему, принцессы Карины:

— Профессор, а физико-историк Кун утверждал, что новые теории в момент рождения совпадают с реальностью ничем не лучше старых и предпочтительны лишь по эстетическим критериям.

— Томас Кун оперировал средневековыми примерами и полемически преувеличивал, — спокойно сказал Хао. — Если гипотеза, выдвинутая для описания наблюдаемых явлений, правильна, то она малым количеством теоретических положений объясняет множество экспериментальных фактов. Правильная теория проста и красива. Если вам подсовывают теорию, которая что-то неплохо объясняет, но где-то требует натяжек и подтасовок, — не соглашайтесь на неё! Не покупайтесь на иллюзии!

Хао, забыв, что его не видят, назидательно поднял палец.

— Это очень трудное правило! Измученный неудачами учёный часто готов схватиться за любую теорию, хотя бы частично объясняющую экспериментальный феномен, над загадкой которого он бился всю жизнь… А если эту полуживую теорию согласятся профинансировать? И если придут к тебе ученики с просьбой быть их учителем? Так трудно сказать всем, что этот успех — ещё не успех, а в лучшем случае — полезное указание, и что надо искать другую, подлинную и окончательную причину загадочного феномена. Слишком часто учёный не имеет сил расстаться со своей полудохлой, едва работающей теорией. Он её беспрерывно чинит, как старое авто, замазывает лаком проржавевшие крылья и говорит всем, что она вот-вот помчится, как птица. А она всё не мчится и не телится, а новые данные делают в ней всё больше дыр, и жизнь этого учёного проходит не в поиске истины, а в ремонте лжи.

Директор вдруг гаркнул в микрофон:

— Будьте бескомпромиссными максималистами! Или ищите себе другую, не такую честную работу!

В динамике что-то ойкнуло и зазвенело, падая.

Хао сбавил тон и сказал:

— Учёный должен останавливаться в своём поиске не тогда, когда добыто финансирование, а тогда, когда добыта истина. Хочу привести в пример Никки Гринвич, которая с детства отличалась бескомпромиссностью. Она выросла на маленьком астероиде, вокруг которого вращались две луны. Никки стала расспрашивать своего друга Робби: как появились эти шарики вокруг её планеты? Робби изложил ей официальную модель, согласно которой спутники астероидов образуются при ударе большого тела.

Никки не поверила Робби. Она слишком хорошо знала, как хрупок и сыпуч был её астероид: от сильного удара не только бы луны не появились, сам астероид попросту бы развалился на тучу обломков! Никки заставила Робби думать над другой моделью. И тот сумел построить корректную теорию: источником вещества для лун оказались частые выбросы с поверхности астероида пылевых облаков, возникающих при ударе мелких метеоритов в реголит. Когда-то давно этой пыли выбрасывалось столько, что она накапливалась вокруг астероида и слипалась в аккуратные спутники-шарики на круговой орбите. Так астероиды рождали свои луны.

На этот раз Никки согласилась с Робби, потому что она сама часто видела такие облака. Эта же модель оказалась применимой и для образования Луны из Земли. Конечно, там удары сильнее, и в космос выбрасывается не пыль, а целые горы, но принцип тот же — Луна возникла не из-за одного удара огромной планеты, а из-за множества ударов меньших астероидов.

— Профессор, а это королева Гринвич сама вам рассказала? — раздалось из динамиков.

— Да, мы же с ней в школе Эйнштейна были сотрапезниками.

Динамики завистливо вздохнули.

— Когда Робби, рассказывая Никки о космологии, заявил, что в ходе коллапса Вселенной и астероид 4654, и Земля, и Солнце, и Галактика, и все скопления других галактик должны сжаться в сингулярную точку, Никки выразила своё недоверие и к этой теории.

— Я могу процитировать, что она мне тогда сказала, — вдруг вмешался кибермозг Института математических проблем.

«Я всё время забываю, что память и интеллект Робби скопированы в множестве других машин. Киберы ничего не забывают…» — подумал Хао и согласно кивнул головой в сторону видеоглаза.

И в динамиках вдруг раздался девчоночий голос:

— Фу, Робби, не будь дураком! Природа должна избегать таких идиотских поступков, как бесконечное сжатие Вселенной в точку. Давай, найди строгий запрет на эту смешную сингулярность.

Голос девчонки смолк, а динамики взорвались возбуждёнными репликами и криками:

— Ребята! Это был её голос! Это она сказала ещё в детстве! Она говорила это, когда жила совершенно одна и не знала, что её найдут! Вот здорово! Я записал это! Вот так речь! Профессор, так они нашли этот запрет?

Хао хмыкнул:

— Кажется, пора устроить сотрудникам экзамены по космологии. Да, они его нашли. Оказалось, что при коллапсе материя становится нестабильной и превращается в гравитационное излучение раньше, чем достигнет точки сингулярности. И избежать этой нестабильности и быстрого испарения вещества просто невозможно. Действительно, природа не любит ничего бесконечного, и если уравнения указывают на такое явление, то это верный признак, что уравнения неполны, или неправильны, или некорректно применяются. Я думаю, учёные слишком терпимы к физическим бесконечностям. Например, перенормировку квантовых расходимостей, формально работающую, но физически не объяснённую, я считаю скелетом в шкафу науки.

Хао встал с кресла — размять ноги.

— Двинемся дальше, мы лишь на середине моей речи. Третье умение, которое важно для учёного, — это умение точно задавать вопросы.

Биологи всегда гордо считали, что живые организмы содержат нечто непостижимое с точки зрения физики. В своей книжке о биологии «Что такое жизнь с точки зрения физика?» гениальный физик Шрёдингер, один из основателей квантовой механики, дал прекрасный пример удачного вопроса: «Как физика и химия могут объяснить те явления, которые происходят внутри живого механизма?»

В этой знаменитой популярной книге Шрёдингер убедительно обосновал глубокую мысль, что в основе биологической наследуемости родительских признаков лежит простой физический, де-факто — механический, ещё не открытый процесс удвоения некой крупной, тогда ещё неизвестной, органической молекулы, носителя наследственной информации.

Шрёдингер опубликовал свою тонкую книжицу в 1944 году, и она оказала огромное влияние на развитие биологии. В 1946 году Фрэнсис Крик, прочитав эту книгу, бросил физику и занялся биологией. Через семь лет Крик вместе с двадцатипятилетним юнцом Уотсоном совершил эпохальное открытие: догадался о двойной спиральной структуре ДНК, способной к самовоспроизводству при раскрутке спирали.

Уотсон и Крик точно ответили на точный вопрос, заданный Шрёдингером. А ведь многие учёные многие годы придерживались мнения, что молекулами, которые передают наследственный код, являются не примитивно устроенные ДНК, а сложно переплетённые белки. Эта гипотеза содержала серьёзные натяжки, но на них большинство учёных закрывали глаза, тем самым закрывая себе дорогу к открытию…